Едва я переступаю порог дома, пытаясь не выронить пакет с продуктами из рук, у меня под ногами прошмыгивает какой-то пушистый комок. От неожиданности я вскрикиваю, а, присмотревшись, понимаю, что это был кот.
- Майлз! – ору я. – Кого ты притащил в дом!
Брат выходит из кухни, улыбается и берет его на руки.
- Привет, Терри, - говорит он, чуть растягивая слова.
- Ты что, пил? – хмурюсь я.
Майлз качает головой и утыкается коту носом в шерсть на загривке.
- От тебя несет виски! – снова ору я, подходя к нему.
Майлз молчит, я тяжело вздыхаю и захожу в кухню, где со злостью швыряю пакет на стол и начинаю неловко его разбирать. В подтверждение моим словам на столе стоит початая бутылка «Джемесона». Выпито не так уж много, грамм сто от силы, но я все равно в бешенстве.
- Откуда ты, мать твою, это взял!
- Разумеется, привез из Лондона, - спокойно отвечает брат, садясь на свое место, и допивает, что осталось в стакане. Кот запрыгивает на стол и лакает молоко из блюдца, которое стоит напротив Майлза.
Я качаю головой и хочу прогнать этого хвостатого наглеца хотя бы на табуретку, но останавливаю себя. Не знаю, почему.
- Нашел себе собутыльника, - ворчу я, складывая еду в холодильник и принимаясь за чистку картошки. – Майлз… - говорю я глухо. – Врачи же запретили тебе…
- Какая разница, Терри, я сдохну не от приступа, так от тоски, сидя в этой грёбаной глуши. Мне запретили пить – да плевать я на это хотел. Мне запретили выступать… Вот в чем главное дерьмо, сестренка…
- Откуда ты притащил этого кота? – спрашиваю я после паузы. У меня сейчас нет сил поддерживать разговор про музыку.
- Мы встретились на побережье…
- Господи, наверняка кто-то просто выпустил его погулять с соседней фермы…
- Он сам увязался за мной, - возражает брат, почесывая полосатого за ухом. – Это был его осознанный выбор!
- Это всего лишь кот! – я всплескиваю руками. С полминуты мы смотрим с братом друг на друга. И осуждающий взгляд Майлза явно говорит о том, что свобода прав котов – это банальнейшая вещь, которую знает и уважает каждый школьник. Я вздыхаю и отвожу глаза.
- Как его зовут? – спрашиваю я, стоя к брату спиной, и опуская картошку в кастрюлю.
- Винстон. Как сигареты. Только он пока хреново отзывается на это имя… Как съездила в гости? – спрашивает Майлз о моей поездке к Артуру.
- Нормально… В основном вспоминали старые времена… Жаль Марк не смог приехать, было бы любопытно повидаться с ним… Сделать салат с морковью или огурцами? – меняю я тему.
- Все равно… - Майлз пожимает плечами. – Алан звонил… - говорит он негромко.
Я оборачиваюсь. Брат сидит и смотрит в окно, а кот трется ему о щеку.
- Кайл и Дик уходят из группы… Да и никакой группы нахрен больше нет… Я даже не злюсь на них, правда, - бодро говорит Майлз, поджимая губы. – У Кайла семья, и все такое… Мир не останавливается, если кто-то устал…
Мне хочется топать ногами и колотить ложкой по столу от беспомощности. Я не имею понятия, как объяснить ему, что жизнь не заканчивается на этой чертовой музыке. Я захлебываюсь в отчаянии от понимания того, что он тысячу раз прав. Он может глушить виски ящиками – его убивает другое. Пока остальные лишились работы, он лишился смысла. Смысла жить дальше. Я вижу, что он не принимает таблетки. Вижу, как он смывает их в унитаз или выбрасывает в ведро. Он особо не скрывает это. А я даже не ругаюсь на него. Я знаю, что у меня нет и не будет таких слов, чтобы объяснить ему, что все не так страшно. Что он драматизирует. Что правильное лечение поможет. Нихрена нам не поможет, пока мы не получим то, что, действительно, любим.
Я знаю, что он будет держаться ровно столько, пока будет жива вера внутри него. Она тает с каждым днем – я чувствую это. Я вижу по его глазам.
- Мы так и не побывали в Будапеште… - усмехается он.
А я ненавижу себя. За то, что ничего не могу сказать ему в ответ. Ничего, что было бы правдой.
После обеда брат застает меня на террасе. Я сижу и реву там. Майлз садится рядом, а кот перебирается с его рук мне на колени и обмахивает хвостом мне щеки.
- Эй.. Терри.. ты чего? – Майлз обнимает меня за плечи.
Я молчу и продолжаю реветь. Я думаю – ничего не меняется. Каждый новый день продолжает быть хуже предыдущего. Каждый новый день делает меня все слабее. Каждый новый день забирает у меня что-то и ничего не дает взамен. Майлз притягивает меня к себе и целует в макушку. Мы сидим какое-то время молча. Я слегка успокаиваюсь – по крайней мере, рыдания уже не рвут мне грудную клетку так сильно. И я решаюсь сказать.
- Майлз… знаешь… Я беременна…
Брат смотрит на меня сначала удивленно, потом его глаза загораются искренней радостью. Я вижу его прежний живой блестящий взгляд. Он улыбается и обнимает меня.
- Терри… Так, стоп, а где живот? – притворно хмурясь, спрашивает брат и, шутя, ощупывает меня.
- Еще рано, - хихикая от щекотки, отзываюсь я. – Пять недель… Я плохо себя чувствовала все это время, думала от нервов. Решила сдать анализы в клинике, и… вот.
- Шон уже знает?
Я отвожу глаза, и по уголкам тающей улыбки снова текут слезы. Я подпираю лоб ладонями, пряча лицо.
- Мы расстались, - глубоко вздыхая, чтобы не разрыдаться снова, говорю я. – Точнее, он ушел…
- Ну и мудак… - тихо говорит брат после паузы. – Когда я называл его скучным кретином – я так и знал, что это был еще комплимент.
- Не говори родителям, ладно? Не хочу, чтобы они знали… Я сделаю аборт, и…
- Нет! – почти орет Майлз, резко оборачиваясь ко мне, так, что я вздрагиваю. – Нет, Терри!
- А что мне делать с этим ребенком, Майлз? – устало и раздраженно спрашиваю я.
Майлз смотрит на меня растерянно и чуть-чуть обиженно, будто маленький мальчишка, не получивший конфету за то, что съел всю кашу.
- Мы справимся.
- Мы? – с усмешкой переспрашиваю я. – Ты, кажется, собрался умирать.
Брат молчит и смотрит себе под ноги. Я успеваю запаниковать, что шутка вышла крайне неудачная, как получаю легкий толчок в бок.
- Ну, я повременю с этим, - брат подмигивает мне, а после сгребает в охапку вместе с все еще топчущимся на моих коленях котом. – Я серьезно, Терри… Оставь малыша. Пожалуйста.
Он говорит это таким голосом, что мне дышать становится трудно. Скулы сводит, но я держусь и сглатываю слезы.
На самом деле, думаю я, картина так и пышет позитивом. У меня больной брат, а я безработная мать-одиночка в перспективе. У нас нет ни малейшего повода порадоваться хоть чему-то.
Его предали друзья… Его предали те, с кем он разделил самое дорогое, что у него было. Те, кому он подарил свою мечту. То есть, конечно, у Кайла семья и нужны деньги, а Дику просто понравилось быть популярным – а кому это, черт возьми, не понравится. Все это отговорки. Я знаю, что мыслю с подростковой категоричностью, но когда у тебя ничего нет – остается только максимализм. И комок в горле от несправедливости.
Все, что меня утешает – Бог, кажется, очень хорошего мнения обо мне, если считает, что мне по силам выдержать все это дерьмо.
А это полная срань, когда ты справляешься не потому, что у тебя есть энергия, а потому, что у тебя нет выбора.
У нас нет ни малейшего повода понадеяться, что все исправится само каким-то волшебным образом.
Я понимаю, что не нужна никому из тех людей, что присутствуют в моей жизни. И эта мысль уже почти не огорчает меня. Равно как и та, что почти в двадцать шесть, как минимум, смешно ждать, что кто-то твоей жизнью еще заинтересуется. Как и десять, пятнадцать и двадцать лет назад я сижу бок о бок со своим братом и думаю о несправедливости мира.
Осознание всего этого дает тебе легкость. Легкость, с которой ты совершенно спокойно можешь проорать в вересковое поле: «Да пошло оно все к черту!» и не расплакаться после этого.
upd18.~19~
Почти с неделю я не выхожу из дома. Ездить в город нет никакой необходимости, поэтому я провожу дни, сидя с книжкой в кресле. Я думаю, я так давно ничего не читала, кроме каталогов, договоров и новостных сайтов. В Лондоне у меня просто не было времени на книги. А здесь я роюсь в полках, нахожу какие-то старые потрепанные издания Чосера и Мора, сказки про пиратов, наверняка, доставшиеся нам от Артура, томики Бёрнса, рассказы для детей и пьесы Грина. Я шуршу страницами, вдыхая запах постаревшей бумаги. До обеда начинаю читать одну книгу, а после продолжаю другую. Начинаю день с Гиссингом, а ложусь спать с Барри.
Мы возимся с Майлзом на кухне, пытаясь приготовить еду. Я доказываю ему, что беременность – это не инвалидность, и я совершенно спокойно справлюсь со сковородкой, а он усаживает меня за стол, отбирая прихватку. Винстон путается у нас под ногами и требует сливок.
Я смеюсь и смотрю, как брат пытается разделаться с мясом и засунуть противень в духовку.
Я смеюсь и думаю, что, на самом деле, делаю это совершенно искренне. Возможно, сейчас, я счастлива, как уже давно не была в своей жизни. Здесь, в этой глуши, где у меня нет ни друзей, ни врагов, разве что давние знакомые – Артур и его семья – мне удалось, наконец, найти саму себя. И я поняла, кого так остро мне не хватало все это время. Я понимаю это, когда смотрю в зеркало и вижу спокойствие в отражении.
- Все-таки не будем говорить родителям пока, ладно? – снова прошу я за обедом насчет своей беременности.
- Ну я же уже обещал.
Я киваю, и мне становится немного неудобно, что я надоедаю с этой темой.
- Мама меня убьет. Все вышло, как она и говорила… - вздыхаю я.
- Мамы не любят внуков ровно до того момента, пока они не рождаются, - подмигивает мне брат.
Потом мы сидим в гостиной у камина. Иногда мы ходим гулять к морю, и тогда я всегда стою, всматриваясь в темно-синие волны и маяк, и молюсь, чтобы с Майлзом все было хорошо, и он обязательно поправился. Я понимаю, что хочу этого больше всего на свете сейчас. Я не позволяю себе думать о том, что могу потерять его. Я только смотрю, как ветер треплет его волосы, смотрю, как он гримасничает с Винстоном, который сидит у него за пазухой и понимаю, как сильно, на самом деле, я люблю его.
Но сегодня погода неважная, на дворе уже декабрь – очень ветрено и идет дождь. Поэтому мы остаемся дома и пьем чай. Винстон спит, свернувшись калачиком на пуфике у камина. И мы слышим, как забавно он сопит.
Майлз наигрывает что-то на губной гармошке. Пока я разбирала книжные полки, он хорошенько обшарил чердак и нашел там ее. Он специально не брал гитару из Лондона. Он знал, что с ней ему будет тяжелее. А так, может, он быстрее забудет о музыке. Но с гармошкой он теперь не расстается. И я рада этому. Потому что изменилось даже выражение его лица. Оно стало не таким безнадежным.
Брат отпивает чай, смотрит на огонь, а потом снова прижимает гармошку к губам и начинает играть что-то осмысленное. То есть я понимаю, что это какая-то песня, а не просто импровизация.
Сыграв вступление, Майлз начинает петь, отстукивая легонько ритм себе ногой, а потом, между припевами снова наигрывает на гармошке.
«Здесь нет ничего, во что я верю,
Кроме тебя.
И здесь нет ничего святого для меня,
Кроме тебя
Ты единственная, кто понимает меня
И кем я восхищаюсь
Каждый раз, когда мы вместе
Моя душа будто в огне
Ничто не имеет значения,
И ничего я не желаю,
Кроме тебя
Нет ничего, что бы заботило меня,
Кроме тебя,
Нет ничего, что стоит жизни и смерти,
Кроме тебя
Этот гимн, который я привык слышать
В церквях каждый раз
Рождает во мне чувство
Спокойствия и чего-то возвышенного
И нет ничего, что напомнило бы мне
Этот старый добрый звон,
Кроме тебя
Я привык играть на кладбище,
Танцевать, петь и бегать, когда я был ребенком
Никогда это не казалось странным.
Но теперь я только скорбно бреду
Это место, где сложены кости жизни
Я знаю, что-то изменилось
И я чужак здесь, никто не видит меня,
Кроме тебя
Ничто не важно и не радует меня,
Кроме тебя,
Ничто не очаровывает меня,
И не держит в своих чарах,
Кроме тебя.
Все проходит мимо,
Как вода из колодца.
Каждый хочет моего внимания,
Каждому есть, что продать,
Кроме тебя, да тебя…»
Кроме тебя.
И здесь нет ничего святого для меня,
Кроме тебя
Ты единственная, кто понимает меня
И кем я восхищаюсь
Каждый раз, когда мы вместе
Моя душа будто в огне
Ничто не имеет значения,
И ничего я не желаю,
Кроме тебя
Нет ничего, что бы заботило меня,
Кроме тебя,
Нет ничего, что стоит жизни и смерти,
Кроме тебя
Этот гимн, который я привык слышать
В церквях каждый раз
Рождает во мне чувство
Спокойствия и чего-то возвышенного
И нет ничего, что напомнило бы мне
Этот старый добрый звон,
Кроме тебя
Я привык играть на кладбище,
Танцевать, петь и бегать, когда я был ребенком
Никогда это не казалось странным.
Но теперь я только скорбно бреду
Это место, где сложены кости жизни
Я знаю, что-то изменилось
И я чужак здесь, никто не видит меня,
Кроме тебя
Ничто не важно и не радует меня,
Кроме тебя,
Ничто не очаровывает меня,
И не держит в своих чарах,
Кроме тебя.
Все проходит мимо,
Как вода из колодца.
Каждый хочет моего внимания,
Каждому есть, что продать,
Кроме тебя, да тебя…»
Я смотрю на него все время, пока он поет. Потом Майлз откладывает гармошку, и мы оба смотрим какое-то время в камин.
- Боб Дилан, - говорю я. – Да?
- Угадала, - усмехается брат.
- Я дарила тебе его пластинку…- весомо отмечаю я. - Черт, да я вообще сделала тебе музыкальную карьеру, - улыбаюсь я, и мы оба смеемся так, что Винстон слегка вздрагивает и приподнимает мордочку.
- Помнишь… я говорил, что хочу сыграть концерт для одного человека…
- Ну, сейчас ты сыграл даже для двух, - я прикладываю руку к животу. – Будем считать, что Винстон не спал – так что для трех, - усмехаюсь я.
Кот, недовольно фыркая от шума, перебирается на коленки к Майлзу.
- Это был мой лучший концерт, - тихо говорит он.
Я не знаю, что ответить, поэтому мы замолкаем на какое-то время. Снова пьем чай. И в доме так тихо, что в эти минуты слышен и глухой треск дров, и легкое позвякивание фарфоровых чашек о блюдца, и снова умиротворенное урчание кота.
- Ты даже не скажешь Шону, что ждешь ребенка? - вдруг спрашивает Майлз.
Это так неожиданно, что я сперва замираю с чашкой в руке, потом отставляю ее на столик и как-то беспомощно смотрю на брата. Я понимаю, что даже не раздумывала над этим вопросом.
- Я… не знаю… мы же расстались… Зачем я буду… навязываться ему, - неуверенно говорю я, решая не рассказывать Майлзу, как, надравшись, я ездила к Люку и не застала тогда Шона.
- Ты любишь его… - тихо говорит брат, и я даже не понимаю, спрашивает он или утверждает.
Я молчу какое-то время, пока огонь не расплывается у меня перед глазами, потом делаю глубокий вдох и спрашиваю: «Так заметно, да? Знаешь… мы же правда хотели быть вместе… Я не говорила маме, но он делал мне предложение, я только попросила время… Он так вошел в мою жизнь… Как чашка кофе…хм, дурацкое сравнение, - я поджимаю губы в усмешке. – Ты не придаешь ей большого значения, а без нее твой день летит к черту… Как-то так».
Я замечаю боковым зрением какое-то движение и, повернувшись, вижу, что Майлз сползает по спинке кресла. Я тут же кидаюсь к нему, хватая его за руку.
- Майлз, что с тобой! Майлз!
- Голова…. Кружится… - еле шевеля губами, говорит брат, слегка касаясь пальцами моего лица. – Я с трудом тебя различаю…
- Майлз… - я провожу рукой ему по голове и следом бегу в кухню, к аптечке.
Несмотря на острый кол паники в груди, я как-то соображаю, что у него давление. Я вспоминаю, что доктор говорил: из-за сосудов возможны проблемы с этим и резкие скачки. Он выписал нам лекарство. Оно сильнодействующее, им нельзя злоупотреблять, но когда будет приступ, говорил доктор, пейте обязательно.
Я перетряхиваю коробку дрожащими руками и нахожу, наконец, нужную упаковку. Едва не спотыкаясь, несусь обратно. Винстон перебрался на спинку кресла и сидит там, свесив хвост Майлзу на голову.
Я засовываю таблетку брату сразу в рот и подношу чашку к его губам. Он делает несколько глотков и снова откидывается на кресло. Я сажусь на подлокотник, склоняясь над ним, гладя его по голове и целуя в висок. Мы сидим какое-то время молча, глаза Майлза закрыты.
- Какое же я дерьмо… Тебе же нельзя волноваться… - шепчет он.
- Прекрати, - строго шикаю я в ответ и только обнимаю его крепче.
Когда ему становится лучше, я помогаю ему дойти до комнаты и там раздеться. Взбиваю подушки поудобней и укладываю его, как маленького в кровать.
- Теперь моя очередь петь колыбельную? – слегка улыбаюсь я, проводя ладонью ему по лбу и откидывая прядки челки.
- Посиди просто чуть-чуть… - Майлз поджимает губы. – Черт… я не хочу быть таким беспомощным куском дерьма! Я не хочу! – он сворачивается клубком и упирается лбом мне в бедро.
В комнату прокрадывается Винстон, запрыгивает на кровать и по-хозяйски располагается на соседней подушке.
- Ты не будешь таким, - уверенно говорю я и продолжаю гладить брата по голове. – Просто… думай о будущем, ладно? Это лучшее лекарство, раз уж ты против таблеток…
Мы сидим еще какое-то время, пока я не чувствую, что дыхание брата стало совсем ровным. Я понимаю, что он задремал, укрываю его получше одеялом, легонько почесываю Винстона, выключаю лампу и выхожу из комнаты, не прикрывая дверь, чтобы услышать ночью, если что.
Время еще не позднее, но я чувствую, что тоже с радостью бы легла в постель. Я отношу чашки из гостиной в кухню, потом наскоро принимаю душ и иду к себе в комнату.
На телефоне я с удивлением обнаруживаю смс. Я, правда, удивляюсь, потому что почти всегда мой телефон молчит сейчас. В Лондоне он разрывался в основном от рабочих звонков, а сейчас со мной мало кто хочет связаться. Разве что родители. Да пару раз Дуг присылал сообщения о том, как продвигается проект…
Я смотрю на дисплей и вижу, что это смс от Рамона. Я удивляюсь окончательно и открываю сообщение.
Судя по времени, оно пришло минут сорок назад.
«Ты наверно мой номер уже удалила к черту. Просто скажи, как он, а? Хоть одним словом. P.S. Не знаю что поганей сейчас: Лондон или одиночество. Не знаю, зачем говорю это тебе...
Рамон»
Рамон»
Я перечитываю сообщение пару раз, будто тогда его смысл дойдет до меня лучше, и мне начинает казаться, что я просто слышу его голос. Как бы он это сказал. Я вижу его маленькую тесную квартирку на последнем этаже с декоративными розами в кадках под окнами. Где он сидит сейчас и, наверняка, пьет виски… Потому что я знаю, такие сообщение всегда пишешь не ты, а виски.
Я не очень-то верю в сверхъестественное или связь между людьми… что, конечно, странно, когда ты являешься одной из двойняшек….
Но я пишу ему: «Майлзу уже лучше» прекрасно зная, что Рамон поймет меня. Я забираюсь под одеяло и точно знаю, что мне стоит делать дальше. План вырисовывается в голове так молниеносно, что у меня не возникает сомнений в его правильности.
upd19.~20~
Небо пасмурное и совсем низкое. То и дело накрапывает дождь и улицы пустынны. Я думаю, сколько я не была в Сент-Джасте? Десять лет, пожалуй. Я останавливаю машину и думаю: «Ну какого черта я вообще сюда приехала?»
Так всегда бывает. Сначала ты загораешься какой-то идеей, а чем ближе ты становишься к тому моменту, когда надо начинать действовать, тем меньше уверенности у тебя остается.
Сент-Джаст крошечный, но я все равно с трудом помню, где находится бар Артура. В голове только какие-то обрывочные воспоминания, кусочки улиц и поворотов. В итоге я решаю оставить машину и пойти пешком. По крайней мере, так легче вспоминать. Я иду неспеша, обувь немного скользит на влажном тротуаре. Воздух холодный и я дышу глубоко, стараясь подавить волнение. Я думаю: я еще ничего не сделала, а уже боюсь, что ничего не получится, да и вообще затея так себе.
На перекрестке я останавливаюсь, потому что совсем не могу вспомнить, куда идти дальше. Я возвращаюсь назад, во дворе одного из соседних домов рабочие латали крышу, и спрашиваю у них про бар «Радость холостяка». Артур назвал его, как один из пиратских кораблей, ходивший от британских берегов в 17 веке. Я усмехаюсь про себя. Боже, я до сих пор помню все эти истории, что он нам рассказывал.
Рабочие улыбаются, я понимаю, что они, видимо сами частенько туда ходят, и активно машут мне руками, указывая, куда все-таки надо повернуть.
Вскоре я оказываюсь у нужного дома, и мне кажется, будто я была тут вчера. Тут все по-прежнему до боли знакомо. Окна, на которые с внутренней стороны налеплены обложки альбомов, газетные вырезки и фотографии, кадки с цветами, развешенные на фасаде. На улице никого нет, кроме женщины, которая подметает тротуар при входе в бар от невесть откуда налетевших пожухлых листьев. Я перехожу дорогу и здороваюсь с ней. Она улыбается и кивает в ответ.
- Мы открываемся в шесть, - говорит она.
- Да, - растерянно киваю я. – Я к Марку.
- Он тоже будет к шести.
Я снова киваю, словно китайский болванчик и стою на месте.
- Если у него сегодня нет смены в магазине, то, скорее всего, он дома, - улыбается женщина, отставляя веник и вытирая руки. Присев на корточки, она принимается писать мелом вечернее меню на стоящих у входа досках.
- Ага, спасибо.
- Приходите вечером, - снова улыбается она.
Я прощаюсь с ней и бреду по улице обратно, озадаченно размышляя, что делать, если дома его все-таки не окажется. Еще я думаю, что все-таки зря оставила машину. Я помню, что дом Артура, где сейчас и живет Марк, почти у побережья, недалеко от часовой башни. Но я совсем не помню названий улиц, ничего. Возвращаться за машиной мне лень, и я все-таки иду пешком, полагаясь на интуицию и советы редких прохожих.
Я снова не спешу, дорога занимает почти полчаса. Дома тут похожи друг на друга, но нужный я узнаю сразу. При входе, как и много лет назад, все стоит кованая скамеечка, только вот рамы выкрашены в красный цвет, а у двери прибита сувенирная адресная табличка “Abbey Road NW8” из тех, что продают в каждой лавке Лондона.
«О, Марк», - с усмешкой думаю я.
Я жму на звонок, надеясь, что он действительно дома.
К двери довольно долго никто не подходит, я уже успеваю занервничать, что зря только приехала, как слышу глухие шаги, и дверь открывается.
Марк стоит на пороге в белой борцовке, спортивных штанах и пьет кофе, судя по аромату, мгновенно впитавшему в холодный воздух.
Пару секунд он напряженно и слегка удивленно вглядывается меня, а потом на его губах появляется неуверенно-смущенная улыбка.
- Эстер?
- Привет, - просто говорю я, будто нам все еще по пятнадцать, мы расстались вчера, а сейчас я зашла за ним, чтобы пойти гулять.
Марк обнимает меня одной рукой, на всякий случай отводя вторую, с кружкой, подальше, чтобы не пролить на меня случайно кофе.
Мы проходим в дом, Марк усаживает меня на кухне, тут же собираясь сделать кофе и для меня, но я прошу чай.
- Может, хочешь поесть?
Я улыбаюсь и вежливо отказываюсь.
- Какими судьбами ты здесь? – с неподдельным изумлением спрашивает Марк, садясь напротив меня за стол.
- Эм… Артур не говорил тебе? – растерянно спрашиваю я.
Улыбка Марка становится тусклой и он поджимает губы.
- По правде говоря, мы сейчас с ним почти не общаемся, - говорит Марк, не глядя мне в глаза, и вертит салфетницу на столе. – Он крепко на меня обиделся, что я торчу в этом захолустье и пока я не сяду в каком-нибудь лондонском офисе, уважения от него я не дождусь…
- Извини… - тихо говорю я. – Артур не говорил мне, что вы в ссоре.
Марк махает рукой и подпирает подбородок.
- Как там старина Майлз?
- Ты что, не читаешь газет?
- Нет, - спокойно отвечает Марк, будто это само собой разумеется, и я сморозила какую-то глупость.
Я вздыхаю, делаю глоток теплого мятного чая и говорю: «Он болен».
Потом я рассказываю, что произошло за эти дни: про больницу, про то, как мы приехали сюда, про то, что группы больше не существует.
Марк слушает меня очень внимательно и хмурится все больше с каждым моим словом. Потом он закусывает слегка костяшку большого пальца – его дурная привычка еще с детства, грызть ее, когда он сильно взволнован. Мы молчим какое-то время.
- Прошло так мало времени, а сколько всего успело произойти, - тихо говорит Марк. – Мы вспоминаем это, словно целую жизнь… Мне страшно подумать, о чем мы будем говорить лет в шестьдесят! – он пытается улыбнуться. – А почему Майлз не приехал с тобой? – спрашивает Марк после паузы.
- Он не знает, что я у тебя, - я обхватываю пальцами кружку. – Собственно, об этом я и хотела поговорить… - продолжаю я, глядя на Марка слегка исподлобья.
- Я слушаю, Сырок! – говорит Марк с самым серьезным видом.
Я же не могу сдержать улыбку и пинаю его легонько под столом. Они с Майлзом дразнили меня так лет в двенадцать. Я без конца лопала бутерброды с сыром и слушала Take That. Прозвище было очевидным.
Тогда я готова была их убить, а сейчас мне стало очень тепло оттого, что Марк помнит это. И все внутреннее напряжение, которое еще осталось во мне, вдруг растворилось совершенно.
- Бар Артура… сейчас же он на тебе? – осторожно спрашиваю я.
- Да, вожусь с ним сам. Отец почти не помогает – воспитывает мне характер, - Марк усмехается. – Иногда даже сам стою за стойкой или на кухне, если Ивонн и Сэм не справляются.
Я понимаю, что ходить вокруг да около с наводящими вопросами – глупо и решаюсь спросить сразу. Заодно, пока моя смелость не сделала ноги.
- Марк, а как бы ты посмотрел, если бы Майлз выступил в баре? Ну, как-нибудь вечером, в выходные или вроде того… - я машинально натягиваю рукава кофты на ладони.
- Сырок, ты серьезно? – переспрашивает Марк, глядя на меня в упор.
- Ну, да… - я немного теряюсь.
- Да это же охренительная идея!
Мне кажется, Марк едва не подпрыгивает на месте. И я невольно улыбаюсь. Я давно не испытывала такой внутренней радости и облегчения одновременно. Такого, когда еще недавно огромные и страшные тени сомнений и страхов, рассыпаются в прах под солнечными лучами уверенности и спокойствия.
- Нет, правда, это чертовски круто! Я как раз думал о том, что стоит сделать музыкальную программу, только разве найдешь здесь приличных музыкантов, - Марк ерзает на стуле и смотрит на меня горящими глазами.
- Только… только я хотела бы… ну… чтобы никто не знал. То есть не афишируй ладно? Ну пусть в баре будут просто люди, которые туда ходят каждый вечер, или случайные прохожие, и все такое.
- Ладно, - кивает Марк. – Я понимаю. Тогда как тебе вариант – в Сочельник? У Майлза есть время порепетировать, а я успею соорудить подобие сцены, а то пока там и свободного угла нет…
- В Сочельник? – изумляюсь я. – Кто придет в бар в Сочельник, Марк? И почему вообще бар работает на Рождество?
- Именно потому, что есть кому придти туда, - Марк усмехается. – Даже в этом крошечном городке хватает одиночек. Мы все собираемся в баре и празднуем свое Рождество, чтобы никто не чувствовал себя брошенным, будто мы одна семья… Это уже традиция.
Я только улыбаюсь, проглатывая комок в горле, а про себя думаю, какой Марк молодец, какое доброе у него сердце. И не понимаю, как офисный костюм и лондонская прописка могут быть дороже этого в оценке человека. Марк ведь тащит на себе все, от финансов до мытья стаканов после смены, наверняка. Разве может он быть хуже того, кто полдня проводит за флиртом с секретаршами, перекурами, кофе из «Старбакса» и просмотром «фейсбука»?
Марк зовет меня заехать в бар с ним, ему уже пора собираться, но я отказываюсь. Мне нужно возвращаться домой.
- Не хочу оставлять Майлза надолго, - говорю я, и Марк понимающе кивает.
Узнав, что я уже слабо помню, где бросила машину, Марк довозит меня до места, хотя нам и приходится пару раз покружиться по улицам. У него старенький синий «Дженсен». Кажется, это машина еще его дедушки. Пока мы едем, в магнитоле играет Джонни Халлидэй. Сначала мы молчим, а потом, не сговариваясь, начинаем подпевать.
«Я обещаю вам свои плечи, чтобы вынести ваши невзгоды
Я обещаю вам свои глаза, если вы не сможете видеть
Я обещаю вам быть счастливым, если у вас есть надежда»
Я обещаю вам свои глаза, если вы не сможете видеть
Я обещаю вам быть счастливым, если у вас есть надежда»
- А как мы ненавидели уроки французского, - смеемся мы, допев песню.
Я еще раз благодарю Марка, он дает мне свой номер телефона, мы обнимаемся и я выбираюсь из машины.
- Ну, до Сочельника, Сырок! - кричит он мне, высовываясь из окна, и машет рукой. «Дженсен» скрывается за поворотом, я сажусь в свою машину и прежде, чем трогаться с места пишу смс Рамону.
«Найди следующий адрес в карте «гугла» и приезжай за пару дней до Рождества. Не забудь гитару, пожалуйста».
«Даже лучше две», - подумав, дописываю я, и отправляю сообщение.
upd20.~21~
Я просыпаюсь, чувствуя, как Винстон тыкается своей мордочкой мне в нос, а потом начинает крутиться на одеяле волчком.
Я смотрю на часы и только устало откидываюсь на подушку, а потом тяжело поднимаюсь. Я хорошенько проспала. Уже полдень. Собственно, я никуда и не спешу, но обычно я встаю рано. Видимо по намертво прилипшей привычке, когда мне еще надо было мчаться на работу.
Я привожу себя в порядок, чувствую, что сонливость так и не уходит. И я думаю, ну вот они и начинаются все радости будущего материнства.
Я спускаюсь на кухню и первое что я вижу, первое, к чему мой взгляд прилипает тут же – это бутылка виски на столе. И я тут же зову Майлза. Но в доме совсем тихо и мне никто не отвечает. Я бегу в гостиную, потом, через ступеньку карабкаюсь обратно по лестнице, чтобы проверить его комнату. Везде пусто.
Я спускаюсь на первый этаж и выбегаю в сад, распахивая дверь так, что она едва не стукается о стену. Мне почему-то приходит пугающая мысль, что он мог взять машину и… Дальше думать не хочется.
То, что я вижу во дворе в первые секунды, кажется мне видением и причудливой игрой света и тени.
Я вижу Шона и Майлза, играющих в некое подобие гольфа хоккейными клюшками. Они пытаются загнать теннисный мячик в лежащую на боку банку. Они смотрят на меня двумя парами удивленных глаз, а потом улыбаются. Переглянувшись с Майлзом, Шон слегка нерешительно подходит ко мне и останавливается в паре шагов. Он смущенно и тихо откашливается, глядя куда-то под ноги, и потом поднимает на меня взгляд.
- Что у тебя с лицом? – спрашиваю я, видя его рассеченную губу.
Шон рефлекторно прикасается ко рту пальцами и слегка усмехается.
- Ну… это был мужской разговор… - он кивает на Майлза.
- И виски выпил не я! – кричит из-за его спины Майлз, беря на руки вышедшего вслед за мной Винстона. – Между прочим, партия закончилась со счетом 5:3, - он указывает клюшкой на банку. – Ты должен мне пять фунтов!
Шон усмехается и кивает. Я все еще мало что понимаю и только перевожу слегка обеспокоенный взгляд с брата на Шона и обратно. Шон переминается с ноги на ногу и слегка одергивает рубашку.
- Прости меня, Эстер, - не громко, но твердо говорит он, глядя мне в глаза. – Я очень скучал по тебе… Но мне не хватало смелости просто позвонить и сказать тебе, как сильно я тебя люблю. Я боялся, что просто мешаюсь тебе…
Я бросаю быстрый взгляд на Майлза. Он стоит и то смотрит на нас, то корчит какие-то рожицы Винстону, будто разговаривает с ним.
Я облизываю губы и делаю глубокий вздох.
- Как ты узнал, где я? – спрашиваю я, запахивая кофту на груди. Скорее машинально, чем от холода.
- Мне позвонил Майлз…
Я снова перевожу удивленно-нахмуренный взгляд на брата и тот, довольно жмурясь, кивает.
- А сам бы ты так и не позвонил? – щурюсь я.
Майлз за спиной Шона театрально качает головой и утыкается Винстону носом в макушку.
- Я могу наговорить сейчас уйму красивых слов. Но это все ерунда. Я хочу сказать правду. Может, она прозвучит не так романтично, и я не буду похож на сказочного принца или Хью Гранта на худой конец, но… Я почувствовал страх, которого еще не испытывал, когда понял, что мог вот так глупо потерять тебя.
Я стою и молча смотрю на Шона, пытаясь совладать с дыханием, которое скачет из горла в лёгкие, словно мячик по ступеням.
В моей голове целый ворох не разобранных мыслей. И я даже не могу подступиться к ним, и начать копаться в этой куче, потому что все происходит как-то слишком внезапно. Я совершенно неподготовлена к этому разговору. Я почти уже смирилась внутри себя, что ошибок не исправить, хотя и осознать, насколько идиотским было мое собственное поведение, я тоже уже успела.
- И я не буду говорить тебе просто «давай забудем!» Испытания идут на пользу, если сделать выводы. Я сделал этот вывод. Я люблю тебя и нашего ребенка и не буду больше таким идиотом. Ну, или буду им меньше, чем прежде, - после крошечной паузы добавляет Шон и тепло улыбается, глядя на меня чуть искоса.
- Это выгодное предложение, мисс Вудворд! – понизив голос почти до шепота и сложив из ладони рупор, дурачась, говорит Майлз.
И это подавляет очередные подкатившие к глазам слезы улыбкой. Я смотрю на Шона, чуть поджав губы.
- Я тоже сделала вывод, - сдержанно замечаю я, и тут же улавливаю, как напряженно смотрит на меня Шон, да и Майлз тоже, ожидая, что я сейчас скажу. – Ты действительно идиот. Но лучший парень на свете! – широко улыбаясь, добавляю я, и Шон с Майлзом смеются.
Шон тут же обнимает меня, подхватывая руками за талию и приподнимая над землей.
- Да! – Майлз делает победный жест рукой и кружится с Винстоном вокруг своей оси пару раз. – Мы болели за тебя! Это мужская солидарность! – едва ли не приплясывая, добавляет Майлз и выглядит так, будто рад больше нашего.
- Ты нагло подкупил их пятью фунтами, - иронично добавляю я, тыкая Шона в грудь.
- Винст, мы дешево берем за счастье! – шутит Майлз, гладя кота по голове, и мы все вместе заходим в дом.
upd21.~22~
Воздух в зале пропитан сладкой корицей и яблоками. По углам стоят наряженные елки. Легкую музыку из колонок едва слышно от гула разговоров.
Честно говоря, я и представить не могла, что Марк, на самом деле, не преувеличивает, говоря, сколько людей собирается в «Радости холостяка» на Рождество.
Еще в Сент-Джаст приехали родители Шона и наши с Майлзом мама и папа. Я долго размышляла внутри себя, но в итоге все-таки пригласила еще и Дуга. Ведь есть серьезные ошибки, а есть просто глупости. Есть проблемы, а есть просто недоразумения. И если это может выдержать любовь, то почему подобное не может быть и проверкой для дружбы. А Дуг мой хороший друг. И мне совершенно не хочется, чтобы он торчал на это Рождество в Лондоне, уставший от работы и совершенно одинокий.
Я чувствую себя спокойной и счастливой впервые за долгое время. И это чувство абсолютно естественно, словно попадает в меня вместе с воздухом, который я вдыхаю, а не генерируется где-то в груди. Хотя так оно и есть. Атмосфера этого вечера и люди, которые тут собрались, люди, с которыми отношения еще недавно были не совсем гладкими – теперь дарят мне только ощущение уюта. И я понимаю, что мне, на самом деле, впервые за долгое время комфортно не только с окружающими, но и с самой собой.
И я прекрасно понимаю, что это еще не значит, что я нашла себя, что гармония теперь никуда не денется, и до конца моих дней от горизонта до горизонта будет сиять радуга, а феи осыпать землю звездами.
Но все возможные жизненные перипетии и необходимость строить свою жизнь больше не вызывали во мне страха. Это не пугало меня. Возможно, потому, что я больше не чувствовала одиночества. Возможно потому, что только рассорившись со всеми, я поняла, что, на самом деле, и не была одинока никогда.
За десять минут до начала концерта, когда инструменты уже были настроены, ко мне подошел Рамон. Как я и просила его, он приехал. Конечно, по-другому и быть не могло. Он выглядел уже гораздо лучше, чем в день своего приезда. Не таким осунувшимся и бледным. Майлз принял его не сразу. Его типичная манера – сначала выпустить циничные иголки, а потом уже разбираться что к чему. Но я знала, что Майлз прекрасно понимает: Рамон единственный не позабыл о нем. А я прекрасно понимала, что вот такой неприметный скромный парень в клетчатой рубашке даст брату много сил. И почему-то я не сомневалась, что могу доверять Рамону. Почему-то я даже не думала больше о том, что какой-то педик лезет к моему брату, а, признаться, так я думала и даже не раз.
Мне вдруг стало ясно, почему Рамон так привязан к нему. И почему он так дорожит им. Мне стало ясно, что, возможно впервые, Рамон полюбил не парня, а просто человека. И быть с ним рядом для него важнее, чем лапать его задницу.
- Спасибо тебе, - негромко говорит Рамон и как-то смущенно приобнимает меня.
- Обязанности не стоят благодарностей, - улыбаюсь я в ответ, похлопывая его по спине. – Я ведь желаю Майлзу только добра… - я оборачиваюсь и вижу брата, который болтает с Марком и Шоном. Вполне непринужденно, на первый взгляд, и только по каким-то едва заметным движениям, которые и глаз-то не сразу уловит, видно, как он волнуется перед выступлением. Я понимаю, что этот концерт сегодня в крошечном баре для него важнее всех стадионов, что он собирал.
Когда Майлз и Рамон садятся на стулья на импровизированной сцене их сразу обступает плотная толпа, и все аплодируют. Я стою чуть поодаль и совершенно не могу сдержать улыбки.
Майлз негромко здоровается с собравшимися и сразу же начинает играть. Первой звучит не его песня. Это снова кавер на Боба Дилана. Майлз смотрит на меня и легонько подмигивает мне.
«Если вы встретите ее, передайте ей привет, она, быть может, в Танжере
Она уехала прошлой ранней весной
Она, может, думает, что я позабыл ее, но скажите ей – это не так
Поцелуйте ее за меня, если столкнетесь с ней
Я всегда уважал ее, что смогла сбежать и стать свободной
Чтобы не приносило ей счастья, я не встану на пути
Закат и желтая луна – я вспоминаю прошлое
Я знаю каждую сцену наизусть, все пролетело так быстро
Если она вернется, меня несложно найти
Скажите ей, она может повидать меня, если у нее есть время»
Она уехала прошлой ранней весной
Она, может, думает, что я позабыл ее, но скажите ей – это не так
Поцелуйте ее за меня, если столкнетесь с ней
Я всегда уважал ее, что смогла сбежать и стать свободной
Чтобы не приносило ей счастья, я не встану на пути
Закат и желтая луна – я вспоминаю прошлое
Я знаю каждую сцену наизусть, все пролетело так быстро
Если она вернется, меня несложно найти
Скажите ей, она может повидать меня, если у нее есть время»
Я слегка покачиваюсь в такт музыке и не свожу с брата глаз. И уверенность в том, что я хочу, чтобы именно он был крестным нашего с Шоном ребенка, крепнет. Майлз смутился, когда я ему это сказала. Он говорит, что крестный должен направлять в жизни, а он сам не знает, куда идет.
Но в эту минуту, когда я смотрю на него и вижу своего прежнего брата, совсем прежнего, который пел потому, что это делало его счастливым, а не потому, что хотел выплюнуть свою боль, я понимаю, что у него, возможно, самый верный путь среди нас всех.
Я смотрю на него и почему-то не чувствую страха за него. Того удушающего панического страха, который разрывал меня с момента, когда он попал в больницу. Я почему-то уверена, что анализы с ближайшего обследования придут обнадеживающие. Я почему-то уверена, что Майлз с Рамоном продолжат играть. Будут выступать и записывать альбомы. Только теперь это будет совсем другая музыка. Музыка, которую он услышал внутри себя здесь, в этих бесконечных вересковых полях. Ведь здесь не умирают. Здесь рождаются заново. И выходят из комы.